🕊 Молитва ежедневная святителя Филарета Дроздова

Го́споди, не зна́ю, чего́ мне проси́ть у Тебя́. Ты оди́н ве́даешь, что мне потре́бно. Ты лю́бишь меня́ па́че, не́жели я уме́ю люби́ть себя́.

О́тче, даждь рабу́ Твоему́, чего́ сам я проси́ть не уме́ю. Не дерза́ю проси́ть ни креста́, ни утеше́ния: то́лько предстою́ пред Тобо́ю. Се́рдце мое́ Тебе́ отве́рсто; Ты зришь ну́жды, кото́рых я не зна́ю. Зри и сотвори́ по ми́лости Твое́й. Порази́ и исцели́, низложи́ и подыми́ меня́. Благогове́ю и безмо́лвствую пред Твое́ю свято́ю во́лею и непостижи́мыми для меня́ Твои́ми судьба́ми.

Приношу́ себя́ в же́ртву Тебе́. Нет у меня́ друго́го жела́ния, кро́ме жела́ния исполня́ть во́лю Твою́. Научи́ меня́ моли́ться. Сам во мне моли́сь! Ами́нь.

НЕСГОРЕВШИЙ КРЕСТ

В небольшом селе на краю Псковской области жил столяр по имени Семён. Человек он был молчаливый, одинокий. Жену схоронил десять лет назад, дети выросли и разъехались. Вся его жизнь теперь была в мастерской, в запахе стружки и в дереве, которое под его руками начинало петь.

Последние два года Семён жил одной великой работой. На свои скромные сбережения и своими руками он строил на окраине села, у старого кладбища, где покоилась его Анна, маленькую часовню.

Не для славы, не для похвалы, а для души. Каждый гвоздь, каждая доска, каждый узор на наличнике — все было пропитано его любовью и памятью.

Венчать часовню должен был простой, но дивный кипарисовый крест, который он вырезал с особенным тщанием.

Когда работа была почти закончена, случилась беда. Ночью село разбудило зарево. Часовня Семёна пылала, как гигантский костер. К утру от двух лет его труда осталось лишь черное, дымящееся пепелище.

Вскоре нашли и виновника. Им оказался Игнат, двадцатилетний парень из соседнего дома, сын вдовы. Пьяная компания, дурацкая бравада, непотушенный окурок — и дело сделано. Игната забрали в полицию, ему грозил серьезный срок.

А для Семёна мир рухнул. Но рухнула не только часовня. В его душе тоже все выгорело дотла. Любовь, молитва, тихая скорбь — всё сменилось одной-единственной всепоглощающей эмоцией:

ненавистью. Черной, как обугленные бревна его творения. Он представлял себе лицо Игната и желал ему самого страшного суда, самой мучительной кары.

Он перестал ходить в храм, перестал молиться. Разговаривать с Богом, в сердце которого была такая крепость ненависти, казалось ему лицемерием.

Настоятель храма, отец Павел, пришел к нему домой. Семён сидел за столом, твердый и холодный, как камень.

— Бог все видит, Семён, — тихо сказал священник.

— Вот и пусть судит, — отрезал Семён. — Я свой суд над этим выродком уже совершил.

— Его осудит закон, — вздохнул отец Павел. — А ты что будешь делать?

Всю оставшуюся жизнь носить в себе этот пожар? Он ведь и твою душу сожжет дотла.

Господь на Кресте молился за своих распинателей:

«Прости им, ибо не знают, что делают».

— Они не знали. А этот знал! — почти выкрикнул Семён. — И не смейте сравнивать!

Я — не Бог! Я не могу простить.

Отец Павел помолчал и, уходя, сказал:

— Ты не Бог, это правда. Но ты — Его ученик. А ученику положено учиться у своего Учителя. Даже самому трудному.

Прошло несколько дней. Не в силах больше сидеть дома, Семён побрёл на пепелище. Бессмысленно ходил он среди обломков, вдыхая горький запах гари. Всё было уничтожено, всё превратилось в прах. И вдруг он остановился.

Посреди черного месива, там, где раньше был верстак, лежал его кипарисовый крест. Абсолютно целый. Ни единого следа огня, ни единого пятнышка копоти.

Он был теплый на ощупь и источал тонкий, чистый аромат кипарисовой смолы, словно его только что закончили резать.

Семён упал на колени. Он не плакал. Он смотрел на этот крест, который огонь не посмел тронуть, и вдруг понял.

Понял, что его ненависть — это и есть тот самый огонь, который сжигает всё живое внутри. Понял, что Господь оставил ему это единственное напоминание не о том, что было построено, а о том, на Чём всё должно строиться. На Кресте. А Крест — это всегда прощение.

На следующий день был суд. Игнат стоял, опустив голову, ожидая приговора. Вызвали Семёна как главного потерпевшего. Весь зал затих. Все ждали от него слов, которые окончательно уничтожат мальчишку.

Семён посмотрел на съежившуюся фигуру Игната, на его дрожащие плечи, на заплаканное лицо его матери в зале. И тихо, но твердо сказал:

— Прошу проявить к нему снисхождение. У меня к нему нет претензий. Материального ущерба нет. Всё, что он разрушил, сгорело. А то, что не горит, он разрушить не смог.

В зале ахнули. Судья поднял на Семёна удивленные глаза.

Игнату дали условный срок. Через неделю он сам пришел на пепелище, где Семён начал разбирать завалы. Он не просил прощения словами. Он молча взял в руки топор и стал рядом.

Они строили новую часовню вместе. И каждый взмах топора, каждый забитый гвоздь, каждый день тяжелого труда рядом с человеком, чью жизнь он чуть не разрушил, был для Игната самым искренним покаянием. А для Семёна каждый этот день был уроком прощения.

И когда новая часовня была готова, ее увенчал тот самый, несгоревший кипарисовый крест. И люди, приходившие помолиться, знали, что самое великое чудо в этой истории — не то, что крест не сгорел в огне. А то, что в огне ненависти и обиды не сгорела душа человека.